Годы войны в моем сердце навеки

Однажды в семейном кругу мы завели разговор о годах Великой Отечественной войны. Стены нашего дома часто становятся свидетелями бесед на тему патриотизма, военного духа, на тему подвига советского народа. Попросили моего двоюродного дедушку Владимира Петровича Рубеко рассказать о тех далеких событиях.

— Когда Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз, мне было 12 лет. Мы жили в д. Садовичи Почепского района (сейчас Жирятинский район). В нашей семье было 6 детей школьного возраста. Родители работали в колхозе. И мы им часто помогали и по дому, и в колхозе. Находили время для всего: любили проводить время на улице, делали сами игрушки, так как покупных не было. Лыжи, санки, коньки тоже мастерили сами. Весной, когда бежали ручьи, ставили водяные мельницы, летом — делали ветровые. И были счастливы оттого, что наше детское сооружение работало. Умели радоваться солнцу, дождю, ветру. Не было у нас ни телевизоров, ни радио, ни телефонов.
И вот война. Жизнь даже в деревне резко поменялась во всех отношениях. Стало безлюдно и тихо. Нам же, пацанам, хотелось посмотреть на живых немцев, их лошадей и повозки. За это взрослые ругались. Но любопытство брало верх, и мы делали опасные вылазки. Фронт от деревни был далеко: ни звука самолетов, ни грохота выстрелов мы не слышали.
По решению правительства тысячи жителей из городов и сел были направлены на строительство оборонительных сооружений на пути к Москве. От нашей деревни линия обороны проходила в 10 километрах, и протяженность ее была сотни километров. В кратчайшие сроки сооружения были готовы к отпору фашистов. Труженики колхоза также готовились ко всему: эвакуировать весь скот подальше на восток, к Волге, имеющиеся автомашины весом 1,5 т — сдать в армию.
Проводили на фронт всех молодых мужчин. Оборонительная линия в тяжелых боях задержала немцев на подступах к Москве на полтора месяца. Оборона была настолько упорной, что враг отступил от столицы и двинулся на юг. Когда фашисты мечтали о своих успехах на Волге, мы, жители оккупированных территорий, думали, как нам выжить. С питанием — скудно, с сезонной одеждой — плохо. Кормить домашний скот тоже нечем. Дальше деревни выходить опасно. И сама жизнь, и обстановка показывали, что без помощи друг друга просто не выжить.
При отступлении наши части попали в плен. Ночевали под открытым небом, хотя уже было довольно холодно. Кругом поля была фашистская охрана. Сговорившись, ночью пленные пустились бежать. Начавшийся обстрел из автоматов многих оставил в этом поле. Другим же удалось укрыться в лесах, а там присоединиться к партизанам. В тылу фашисты организовали полицейские отряды для борьбы с подпольщиками. За всякую связь с ними казнили всю семью.
Так и жили. Летом с лопатой и граблями добывали себе еду. Подростки пахали и на своих участках, и на соседних огородах фронтовиков. Косили сено, старикам приносили еду. На всю деревню было 2-3 раненых лошади, которых вылечили, и они хорошо выручали в тяжелые времена.

После поражения немцев под Москвой, в Сталинграде и на Курской дуге резко участились боевые действия в тылу. Особенно активность проявилась в Брянских лесах. Партизаны атаковали немцев везде: на железных дорогах и даже в воздухе.
В конце августа 1943 года они сделали засаду около села Воробейня на большаке «Жирятино — Почеп», в результате чего было уничтожено несколько машин с немцами.
Однажды я на лошади пахал землю. Увидел группу военных, идущих в деревню. По своей глупости, отправился к ним навстречу, чтобы получше рассмотреть. Увидев меня, резким криком позвали немцы. Они вели деревенских жителей. Ткнув мне в спину автоматом, толкнули и меня в эту толпу. Идущий рядом сосед шепнул, что ведут на расстрел. Спросите у меня, был ли страх… Был и не был. Смерти уже не боялись. Она всегда шагала рядом, приходила в гости в соседние дома, отбирала у вдов мужей, у детей — отцов.
Привели в деревню. На краю глубокой ямы нас уже ждало человек 12 таких же, как и мы невинных и одновременно виновных во всех потерях немцев.
Стоял пулемет, заправленный лентой, за ним на ящике сидел немец. Часть фашистов охраняла нас, а другая — ловила всех «подозрительных» мужчин. Рядом женщины вымаливали нашего прощения со слезами на глазах. В маленькой деревушке Садовичи (на тот момент было домов 75) быстро прознали про сбор на месте расстрела, некоторые успели убежать в лес. В основном на краю ямы сидели старики и дети не старше 13-14 лет. Нас допрашивали о причастности к партизанским отрядам. Пугали расстрелом. Тыкали автоматами. Но мы молчали. Сейчас уже сложно сказать, сколько все это продолжалось, наверняка часа три. Фашисты озирались. Боясь, что их выстрелы приманят партизан, которым могут сообщить сбежавшие из деревни жители.
Постепенно всех отпустили. Мы с другом шли домой и почему-то хохотали. Но с тех пор я никогда не оставался один дома. Меня постоянно преследовал страх, что фашисты, отступая, будут безо всякого повода стрелять во всех.
Последние дни мы дома не ночевали. И на улице вообще никто не появлялся. Изгнание советскими войсками врага на запад продолжалось. Грохот от наших самолетов, летящих на небольшой высоте, усиливался. За 2 дня до прихода Красной армии мы с братом пошли в сторону клетнянских лесов. Надо было перейти небольшую дорогу, по которой часто ездили немцы. Так вот, нам пришлось полдня лежать, спрятавшись на обочине, чтобы не попасть под обстрел. Почти каждые три минуты налетали наши самолеты и строчили по врагам. Так до вечера мы и не смогли вылезти из укрытия. Садовичи к тому времени уже пылали. За дымом пожарищ немцы прятались и бежали, оставляя пепел горечи ,слез и потерь.
На второй день все продолжилось так же. Никто никуда не ходил, деревенские жители сидели в погребах, окопах, зарослях, прячась от свирепствовавшего фашиста и надеясь увидеть его, русского солдата, спасителя и защитника. Бывало, приоткроешь крышку погреба — и видны пригнувшиеся немцы, бегущие по низким местам. А над ними свистели пули со всех сторон. Но наших пока видно не было. Ближе к вечеру услышали: «Русские». Мы с братом бегом помчались туда. Сразу обняли нашего солдата с автоматом в руках и заплакали. Он так же, по-отцовски даже, молча на минуту прижал нас к себе и побежал за врагом. Люди взрослые, дети плакали и ликовали. Кричали: «Наши!». В это время Садовичи догорали. Уцелели домов 10 на окраине.
Мы, пацаны, решились сбегать и посмотреть, где проходили бои. Да, мы теперь были свободны. Куда хочу, туда и иду. С 1 ноября 1943 года стали опять ходить в школу. А летом на каникулах помогали труженикам села, пахали на коровах и на лошадях. Ну все.

Дед замолчал. А мы будто разучились говорить. Прошло столько лет. Но в его памяти, как и в памяти всех детей войны, события тех лет сохранились поминутно. И вот так, словно заученный параграф из истории, он по вызову учителя рассказал его на одном дыхании. Только иногда оно сбивалось, а сердце колотилось быстрее при мысле о расстреле, при страхе перед немцами.
— Я вот думаю, — не замечая нашего молчания, продолжил Владимир Петрович, — и все же, почему они нас не расстреляли. И в юности я не мог понять, и сейчас, спустя много лет. Откровенно говоря, страшно было искать ответ. И все-таки потому, что боялись партизан. Боялись русских, наш славный непобедимый народ!

Подготовила
Марина Черепанова.